Родился в городе Курске.
Отец – Быстров Фёдор Филиппович, родился в 1902 г. в деревне Сукино Тверской губернии. Офицер Красной Армии, командир стрелкового батальона 757 стрелкового полка 222 стрелковой дивизии (п/п 555), погиб 1 сентября 1941 года в д.Нешево (Рославльский (в н.в. Ельнинский) р-н,Смоленская обл.). Мать Быстрова Мария Арсентьевна, родилась 8 марта 1908 года в Херсоне. Кончила курсы медсестёр и всю жизнь работала по специальности, в том числе в военных госпиталях (в военное время).
В 1944-1953 гг. учился в Тамбовском суворовском военном училище (окончил с золотой медалью),
В 1953-1956 гг. учился в Одесском пехотном (военном) училище. После окончания училища с 1956 по 1960 год служил командиром взвода артиллерийской разведки в Одесском военном округе и в ГСВГ. Демобилизовался в 1960 году. В 1960 - 1965 гг. учился в Рязанском радиотехническом институте (РРТИ). После окончания института был оставлен ассистентом в РРТИ на кафедре вычислительной и прикладной математики.
Из воспоминаний Быстрова И.Ф.
Нас у мамы было три сына: старший - Игорь (это я), средний – Анатолий, младший –Геннадий.
Мама – Мария Арсентьевна Ширяева (это её девичья фамилия). Родилась она 8 марта 1908 года в Херсоне на Забалке, вероятно, где-то в конце улицы Краснознамённая (Червонопрапорная; конечно, это уже советское название), недалеко от спуска к речке Кошевой.
В семье их было три сестры, наша мама была старшей. Из-за этого ей не пришлось учиться, потому что, когда младшие сестры пошли в школу, она должна была помогать матери по дому и смотреть за детьми (т. е. своими младшими сестрами). Её сестры пошли учиться, а она занималась с ними уроками и выучила всё лучше их, потому что ей было интересно и «курс обучения» она прошла два раза.
Когда они закончили свои семь классов, мама была уже взрослой (около 20 лет). Встал вопрос о специальности, и мама стала работать медсестрой, а потом закончила медицинские курсы и получила официальный документ на звание медицинской сестры. Работая в больнице (или госпитале) она познакомилась с находящимся на лечении молодым офицером Фёдором Филипповичем Быстровым и спустя некоторое время вышла за него замуж.
Воинская часть располагалась в городе Курске, там и родились мы, три брата – Игорь (18 сентября 1935 г.), Анатолий (в октябре 1936г., хотя позже он был записан под 1937 годом) и Геннадий (18 марта 1939г.).
Ещё до войны (т.е. до 1941 г.) раза два мы приезжали в Херсон к родным в гости на Забалку и к средней сестре мамы на Военный, где мой отец любил охотиться на уток в днепровских плавнях вместе с мужем маминой сестры.
… Ещё до начала войны воинская часть, где служил мой отец командиром роты (п\п 555), была отправлена к западной границе. В похоронке сообщалось, что отец Быстров Федор Филиппович погиб 1 августа 1941 года, похоронен в деревне Нешево Рославльского района Смоленской области (источник информации: «Книга памяти Украины», Херсонская область, I том, город Херсон, номер анкеты 482404). Похоронка пришла лишь через год с лишним; вероятно, это было связано с тем, что сведения о погибших собирались после выхода части из окружения и проверки (а вдруг пропал без вести?)…
Жили мы на окраине Курска в военном городке… Смотрели фильмы в солдатском клубе (напомню, что мне было 5-6 лет, а брату Анатолию – 4-5 лет). Из фильмов помню «Девушка с характером» и учебный фильм «Как тушить зажигательные бомбы». Любили собирать забытые маслёнки и сломанные ёршики на столах для чистки оружия. Умели делать «бомбы», набивая бутылки негашёной известью…
С началом войны мы были приучены по сигналу тревоги прятаться в окопах-убежищах, которые были вырыты во дворе. Однажды, сидя ночью в окопе, видел стрельбу трассирующими пулями наших зенитных пулемётов.
Когда немцы стали подходить к Курску (сентябрь-октябрь 1941 г.), пришлось эвакуироваться. Мама разрешила нам взять по одной книге: я взял «Историю гражданской войны», Анатолий взял стихи Барто. Смутно помню: уезжали на пролётке – мама с нами тремя детьми и с двумя чемоданами. В Туле была пересадка на Рязань, там у нас помогавшая женщина украла большой чемодан с вещами.
В Рязани в военкомате маме сказали ехать работать медсестрой в военный госпиталь, который располагался в рабочем поселке Тума Рязанской области. Интересно, что спустя некоторое время пришли вещи, которые мама отправила багажом.
Маме, Быстровой Марии Арсентьевне, было очень тяжело с нами, тремя детьми, особенно первый год (1941-1942 гг.), пока не пришла похоронка на отца. Мы ходили в детский сад, а потом я в 1943 году пошёл в школу; Анатолий пошёл в школу в 1945 году. Выручало то, что мама нам приносила объедки от еды раненых: в основном кусочки хлеба, перепачканные йодом и зелёнкой. Из старых больничных одеял мама нам шила штаны и тёплые куртки, которые выручали зимой.
В начале 1944 года мама написала письмо Председателю Президиума Верховного Совета СССР с просьбой принять меня в Суворовское училище. Разрешение было получено, но даже при этом был конкурс: два претендента. Выиграл я, так как не курил. В сентябре 1944 года мама отвезла меня в Суворовское училище города Тамбова, где я и проучился до выпуска в 1953 году...
...Конечно, для каждого поэзия начинается с откровения. Я как поэт рождался поздно. С самых малых лет я был влюблён в точные науки: еще в суворовском училище стремился решать (и решал!) трудные задачи; а дифференциальное исчисление, которое нам преподавали факультативно в 10-м классе Тамбовского СВУ, меня просто поразило: элементарными средствами удавалось решать такие, ранее сложные, задачи!
Я всю производственную жизнь работал в области логики и дискретной математики:
в 1965-1967 гг. - ассистентом кафедры вычислительной и прикладной математики Рязанского радиотехнического института, в 1967-1970 гг. –аспирантом кафедры системотехники Московского Энергетического института, в 1971-2003 гг. – в Московском институте электронной техники, последовательно – старшим инженером вычислительного центра, доцентом кафедры вычислительной математики, доцентом кафедры информатики и программного обеспечения вычислительных систем. Прочитал десятка полтора курсов: по программированию, булевой алгебре, теории цифровых автоматов.
Для меня поэзия с самого начала являлась предметом философского обобщения. Так что считайте в моём поэтическом восприятии мира главным объединение логики (прежде всего) с философией (как производным от логики) и интуитивной любовью к прекрасному.
Литературу в нашем взводе вела учительница еще дореволюционного призыва Леонова. Она с воодушевлением раскрывала нам поэзию Пушкина, Лермонтова, но, когда речь заходила о Маяковском, тут ее слог становился дежурным, неинтересным, и это бросалось в глаза. Но большинство из нас предпочитало Маяковского, особенно его ранние эпатирующие стихи:
Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста
Где-то недокушанных, недоеденных щей;
Вот вы, женщина, на вас белила густо,
Вы смотрите устрицей из раковин вещей.
Такие стихи впечатляли… Особенно сильным это веяние было в старших ротах; оттуда оно перешло и к нам.
В нашей роте главным поэтом был Слава Попков. Особенно выделялась его поэма «Суворов». Я решил с ним посоперничать, конечно, втайне. В качестве темы я взял жизнь нашего (тогда, в 1952 году, четвертого) взвода, в качестве формы выбрал онегинскую строфу. Моя попытка не удалась, но все же приведу начало (больше я не написал):
Меня стихи писать наставил наш Кеша…
Что ж, начну марать!
Я, не придерживаясь правил,
Решил свои стихи писать.
Я напишу про взвод четвертый,
Про наш журнал, до дыр затертый;
Себе мы ставили баллы,
Убравши старые «колы».
Забыть ли нам того, который
Нас в канцелярию таскал,
Наряды ни за что давал?
- О ком все эти разговоры? –
Ты спросишь? Короток ответ:
- «Бульдога» краткий дан портрет.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Недавно кончилась поверка,
Примерно пять минут назад,
И в спальню, громко хлопнув дверкой,
Заходит Розанов («Солдат»).
Он говорит: Я был у Демки,
Мрачнее Демка, чем потемки;
По геометрии весь класс
Грозился спрашивать не раз.
И услыхав слова такие,
В одной лишь майке и трусах
Помчались в класс на всех парах
Дидок, В. Скоров и другие.
Они нам заданный урок
Не знали. О, спаси их бог!..
Эти строки так и остались тайными в моем блокноте.
Первое моё значимое стихотворение (1953 г.) звучало так:
Пролетело девять лет беспечных
В стенах тесных ТбСВУ.
Нам казалось, – вместе будем вечно,
Но иначе вышло наяву.
Эти строки курсанты-кадеты Одесского пехотного училища, куда я попал, переписывали в свои альбомы, заменяя «ТбСВУ» на сокращённые названия своих суворовских училищ (КлСВУ, СгСВУ, КбСВУ и т.д.).
Дальнейшее моё восприятие поэзии шло через Блока и Бальмонта. Этих поэтов я впервые прочитал в библиотеке Одесского пехотного училища (библиотека удивительным образом сохранилась после разгрома прежнего в 1918 году Одесского юнкерского училища). Тогда же полностью мной овладел Есенин. Он широко не публиковался, но мне удалось по крупицам записать вручную три четверти из его поэтических произведений.
Отдельными порциями я принимал Пастернака (через его поэму «1905 год»), даже заучивал наизусть всё, что было написано, например:
Приедается всё: лишь тебе не дано примелькаться.
Дни проходят, и годы проходят, и тысячи, тысячи лет…
Прячась в рьяности волн,
Прячась в белую пряность акаций,
Может, ты то их море и сводишь, и сводишь на нет.
Допотопный прибой свирепеет от пены и сипнет,
Расторопный прибой сатанеет от прорвы работ…
Всё расходится врозь и по-своему воет и гибнет,
И свинея от тины по сваям по-своему бьёт.
И ещё восхищало пастернаковское: «Сеясь с улицы в сени, по лестнице стелется снег…».
Словом, игра звуков очаровывала… Далее шел ряд лет с обычными юношескими стихами. Приведу лишь пару из них… Уже после демобилизации, в мае 1960 года я побывал на месте нашего суворовского летнего лагеря под Тамбовом и, выбираясь через лес на дорогу, ведущую в город, написал строки, в которых, я думаю, есть некоторые признаки поэзии:
* * *
Я открыл для себя этот лес
И весеннюю синь небес,
И парящую плоскость крыла,
Что направила путь орла.
Зелень, яркую, словно взрыв,
Разбросали опушкой кусты…
Зелень елей зимней поры –
Фон другой световой игры.
Я вошел в лес тропой мечты.
Я вошел в лес тропой мечты, -
Той тропой, что всегда нова,
С той мечтой, в которой слова
Не нужны, в которой – порыв,
Зелень яркая, словно взрыв.
Под ногою пружинящий мох,
Позабыты скрещенья дорог…
Подожди, стихотворный слог!
Чуешь пахнущий свежестью лог?
Здесь по-своему даль близка,
Здесь по-своему высь высока,
Видишь, в чашечке-лоне цветка
Отражаются облака?
Я был рад заблудиться здесь,
У мальчишек спросить, как пройти,
Вместе с ними припасть к роднику,
Прямиком пройти к большаку.
И усталым тихо шагать,
И устами стихи слагать:
Ты открыла мне этот лес
И весеннюю синь небес.
1960 г. (с коррекцией двух-трех строк в 2005г.)
Еще одно стихотворение (студенческое), написанное тогда же:
Лежу на верхней полке
В выцветшей футболке,
Лежу и размышляю под стук колёс:
Мы все немножко дети
На этом белом свете,
Я это заявляю не в шутку, а всерьез…
Немножко чудаки мы -
А поезд мчит на Киев…
Немножко мы романтики, хоть скепсис на устах…
А поезд мчит к Одессе,
И никуда не деться мне
От запаха солёного её застав.
Впереди маслины,
Позади Россия, -
Та, где росли мы
Под небом синим…
(1961г.)
Тогда впервые меня начали привлекать палиндромные строки:
Искать такси – бессмыслица,
Пешком пойдем.
Покуда утро высветится,
Уж близок дом
Гуляли ль мы, как хочется,
Бродили ли, но знали –
Скоро кончатся идиллии.
(~1961г.)
И ещё - отрывок:
Время смещает созвездья:
Ещё, и ещё, и ещё…
Но мы в нашей мчащейся бездне
Берем и пространство в расчёт…
(~ 1961г.)
Но – всё это было юношеским порывом… В 1963 году едва ли не последнее из моих юношеских стихотворений было даже опубликовано (единственная моя публикация в советское время!) в институтской газете РРТИ «Радист». В нём явно видно влияние хрущевской «оттепели»:
Март
Я вышел навстречу весне,
Полной грудью дыша.
Мгновенье – и сходит снег,
И солнца слепящий шар
Крепит первый успех.
Днепра широкий разлив
Не зноен, не призрачно тих, -
Он свеж и мятежно бурлив,
И просится прямо в стих
Его призывный мотив.
Редактор - наш же брат-студент и мой знакомый – милостиво взял этот опус в номер, заменив (по недомыслию, конечно, а не из осторожности) все «не» на «и».
В том же, 1963-м, году я познакомился со стихами Андрея Вознесенского в сборнике «Треугольная груша».
Его стихи для меня были громом с ясного неба. Я понял, что такого я не достигну… А тут, кстати (или некстати), пришла увлечённость формальной логикой, двоичной алгеброй, конечными автоматами (я учился по специальности «Вычислительная техника»), - и стихи были заброшены. Так продолжалось до 1971 года. В 1971 году я написал свою диссертацию, где была смесь булевой алгебры, теории ориентированных графов, конечных автоматов. Как ни странно (не странно, однако), некоторые практические приёмы пригодились при компьютерных вычислениях.
Во время поездки в 1971 году в Киев на конференцию (где я докладывал результаты своих исследований) я почему-то решил составить словарь палиндромов. Побудительных мотивов я и по сей день не вижу. Скорее всего, сказалась моя (сейчас уже прошедшая) страсть к коллекционированию. У меня в 1970-1978 гг. образовалась самая большая в СССР (это не значит лучшая) коллекция значков по электронике и вычислительной технике. Но выхода в «большой свет» не предвиделось, т. к. тема в основном была секретная.
Так или иначе, но в 1971 году я начал составлять словарь палиндромов. Этот первичный словарь у меня сохранился, но он интересен, скорее, для литературного музея. Я пополнял словарь, и совсем не имел в виду составлять стихи-палиндромы. Бог знает, почему я это делал (скорее, как коллекционер). Но вот в 1977 году «Литературная газета» объявила конкурс, который был связан с «героем» 16-й (юмористической) страницы газеты Евгением Сазоновым. Я пытался написать палиндром, который одновременно хотел сделать акростихом (САЗОНОВУ). Получилось только начало акростиха (САЗОН). Акростих не задался, но стих-палиндром я закончил (см. стихотворение «Джаз»). Это стало началом моего палиндромного стихотворчества.
О публикации речи не шло: тогда ничего нельзя было публиковать. Но ущербности я не чувствовал: было много других интересов, в том числе и в поэзии. Я коллекционировал стихи советских поэтов, собирал все (!) сборники. Анализировал их – и с философской стороны, и с фонетической, и с событийной (сохранилось более десятка книг с автографами Арсения Тарковского, Павла Арского, Аркадия Шенгели, Варлама Шаламова, Юрия Левитанского, критика Алексиса Топорнина, Юрия Завадского, Льва Кассиля, Виктора Урина, Матвея Грубияна и т. д., а также молодых – тогда – поэтов: имя им легион...
В те времена в клубы Зеленограда («Микрон», МИЭТ, «Дом знаний») наезжали поэтические бригады… Занимаясь исследованием современной советской поэзии, я у многих поэтов брал автографы, готовя для этого редкие сборники их стихов (покупал в букинистических магазинах). Изредка писал на них пародии. Пародию на стихи Евгения Винокурова я составил из заголовков его стихов (он любил давать эффектные и краткие названия своим стихам). Вот эта пародия:
* * *
Миг, Вечность, Час, Двадцатый век, Минута,
Парадоксальный Быт, Чутье, Обед, Она,
Звериное тепло домашнего уюта,
Опять Она, Луна и Глубина.
Мысль – Круг. Цирк не люблю. Фактура –
Она бывает там, где все вразброд:
Абсурд и Здравый смысл. Фортуна!
Что нужно, чтоб поэтом стать?
Уменье забывать Просчет.
Ток, Мощность, Плотность мира, Напряжение,
Амуры, Афродита и Змея,
Санскрит, Пророк, Моя рука и Удивление:
-Мир разложил на части Пикассо и Я!
Я, помнится, прочитал эту пародию в клубе завода «Микрон» (примерно 1978 г.). Евгений Винокуров попросил ее на память, а мне выслал посылкой двадцать сборников своих стихов с автографами.
Иногда по случаю я писал для знакомых акростихи. Был у меня в Зеленограде один хороший знакомый - Михаил Ходатаев. Он ранее работал у нас в МИЭТе… Меня всегда удивляла в нем некоторая художественность восприятия действительности… К сожалению, он скончался в 1980-х годах вскоре после автомобильной аварии. Так вот… Однажды к его дню рождения я решил подарить ему стихи и сделал это в форме акростиха. Я такие «подарки» делал и ещё нескольким, но этот акростих мне особенно памятен. Послушайте:
Михаилу Ходатаеву
Магнолии, астры, пионы,
Идиллия орхидей,
Холеные розы-пижоны -
Артисты оранжерей…
Искусственного искусства
Легкий прыжок-пируэт…
Умильному псевдочувству
Хочется крикнуть: Нет!
Обочины пыльный острожник –
Дорог мне лишь подорожник,
Амнистий вовек не знавший,
Теорий не изучавший…
А если душа занеможет,
Его приложи, и он –
Выстоять в горе поможет:
Умрет, но исполнит закон.
(~ 1980г.)
Я был у него дома, он мне показывал картины своего отца, художника-мультипликатора 1920-1930-х годов, Николая Ходотаева (уже позже я узнал, кто такой Николай Ходотаев и правильное написание его фамилии ).
В 1992 году появилась возможность публиковаться, и тогда же в местной печати изредка стали появляться мои стихи-палиндромы (началось с палиндромного цикла «Времена года» ).
Темпы сочинительства были такими: за первые два десятка лет (1977-1997 гг.) было написано 22 палиндромных стихотворения. Низкий темп объясняется, в первую очередь, невозможностью публиковать; во вторую очередь, тем, что газеты с большей охотой принимали мои публикации на другие темы (исторические, лингвистические); в третью очередь – отсутствием компьютера. С появлением у меня персонального компьютера темп сочинительства резко возрос: за два года (1998-1999 гг.) было написано 27 палиндромных стихотворений, т. е. больше, чем за предыдущие 20 лет.
Скорость написания еще раз резко возросла, когда мне в 2001 году удалось разработать формальную теорию палиндрома; с помощью соответствующих алгоритмов мне удалось переложить на компьютер часть нетворческой работы по созданию палиндромов. За один лишь 2001-й год мною были написаны 67 стихотворений, больше, чем за всю предыдущую четверть века. Одновременно уменьшение объёма нетворческой работы позволило мне обратить основное внимание на качество палиндрома и на поиск новых форм палиндромного стихотворчества. Иногда я позволял себе просто пародийные или юмористические четверостишия (не палиндромные). Вот несколько примеров…
Хоть ты не в бронзе лит,
Я – прозелит твой,
О, ЗЕЛИТ!
(«ЗЕЛИТ» - «Зеленоградский литератор», литературное общество писателей и поэтов Зеленограда)
В форме хайку (см.: газета «Зеленоград сегодня», № 38 (705), 1 апреля 2004 г.):
Потешны брызги карася…
Горн прозвучал,
И быстро голуби взлетели.
(Потешнова, Брызгунов, Карасев (ранний псевдоним - Фангорн), Быстров, Голубев – зеленоградские поэты, в большинстве из общества «ЗЕЛИТ»)
К первому апреля (см.: газета «Зеленоград сегодня», № 38 (705), 1 апреля 2004 г.):
Вот уж апрель наступил,
Роща уже отряхает…
Здравствуй, мой друг,
Новый Год!
Здесь обыгрывается пушкинская строчка и первоапрельский Новый Год.
Одна из непостоянных посетительниц ЗЕЛИТа прочитала свое стихотворение, в котором восхищалась искусством Древней Греции. Тогда же возникла моя пародия:
Какое чудо зрю!
Вот Эрос, вот ваятель…
Увидеть Греции благословенный сад
Ужель сподобил мя Отец-Создатель?
Но тут проснулся я: ударили в набат.
(9 апреля 2004г.)
Кроме поэтических упражнений, я занимаюсь и другими исследованиями в различных областях… Круг моих интересов неправдоподобно велик: политическая социология, история, краеведение, литературоведение, филология, лингвистика (в т. ч. этимология), некоторые вопросы дискретной математики, формальных языков и т. д.
Некоторыми из полученных в этих областях результатов я дорожу больше, чем вышенаписанными палиндромами. Но об этом - в другой раз. Российской палиндромности хватит ещё на лет тридцать…