В. И. ЛЕНИН:

«НЕ ЗАБЫТЬ ДОСТАТЬ ЦИАНИСТЫЙ КАЛИЙ…»

 

 

Как умер Ленин? Здесь далеко не все ясно. Для понимания сложности проблемы процитируем несколько источников, освещающих это событие. Вот что сообщает «Биографическая хроника» (подневное описание жизни Ленина) под датами 20 и 21 января 1924 г.:


Январь, 20.

Ленину нездоровится; он не выходит к завтраку, не едет на прогулку, жалуется на глаза; охотно соглашается на предложение пригласить на консультацию специалиста по глазным болезням проф. М. И. Авербаха. Ленина посещает проф. О. Ферстер.

 

Ленина (с 22 час. до 22 час. 45 мин.) консультирует проф. М. И. Авербах. Исследование показывает, что никаких болезненных изменений в глазах не произошло. Ленин проявляет заботу о проф. Авербахе, дважды приходит в столовую, где тот находится, интересуется, достаточно ли хорошо о нем позаботились.

 

Попрощавшись с проф. Авербахом, в 12-м часу ночи уходит спать.

 

Январь, 21.

 

16 час.; 16 час. 45 мин.; 17 час. 15 мин.

 

Ленина консультируют профессора О. Ферстер и В. П. Осипов.

 

17 час. 30 мин.

 

Внезапное резкое ухудшение в состоянии здоровья Ленина; дыхание становится прерывистым, наступает бессознательное состояние.

 

18 час. 50 мин.

 

Владимир Ильич Ленин скончался при явлениях паралича дыхательного центра.

 

Профессор-психиатр Виктор Петрович Осипов, лечащий врач В. И. Ленина: «20 января Владимир Ильич испытывал общее недомогание, у него был плохой аппетит, вялое настроение, не было охоты заниматься; он был уложен в постель, была предписана легкая диета. Он показывал на свои глаза, очевидно, испытывая неприятное ощущение в глазах. Тогда из Москвы был приглашен глазной врач профессор Авербах, который исследовал его глаза... Профессора Авербаха больной встретил очень приветливо и был доволен тем, что, когда исследовалось его зрение при помощи стенных таблиц, он мог самостоятельно называть вслух буквы, что доставляло ему большое удовольствие. Профессор Авербах самым тщательным образом исследовал состояние глазного дна и ничего болезненного там не обнаружил.

 

На следующий день (21 января. — И. Б.) это состояние вялости продолжалось, больной оставался в постели около четырех часов, мы с профессором Ферстером (немецкий профессор из Бреславля, который был приглашен еще в марте 1922 года) пошли к Владимиру Ильичу посмотреть, в каком он состоянии. Мы навещали его утром, днем и вечером, по мере надобности. Выяснилось, что у больного появился аппетит, он захотел поесть; разрешено было дать ему бульон. В шесть часов недомогание усилилось, утратилось сознание, и появились судорожные движения в руках и ногах, особенно в правой стороне. Правые конечности были напряжены до того, что нельзя было согнуть ногу в колене, судороги были также и в левой стороне тела. Этот припадок сопровождался резким учащением дыхания и сердечной деятельности. Число дыханий поднялось до 36, а число сердечных сокращений достигло 120-130 в минуту, и появился один очень угрожающий симптом, который заключается в нарушении правильности дыхательного ритма (типа чейн-стокса), это мозговой тип дыхания, очень опасный, почти всегда указывающий на приближение рокового конца. Конечно, морфий, камфора и все, что могло понадобиться, было приготовлено. Через некоторое время дыхание выровнялось, число дыханий понизилось до 26, а пульс до 90 и был хорошего наполнения. В это время мы измерили температуру — термометр показал 42,3 — непрерывное судорожное состояние привело к такому резкому повышению температуры; ртуть поднялась настолько, что дальше в термометре не было места.

 

Судорожное состояние начало ослабевать, и мы уже начали питать некоторую надежду, что припадок закончится благополучно, но ровно в 6 час. 50 мин. вдруг наступил резкий прилив крови к лицу, лицо покраснело до багрового цвета, затем последовал глубокий вздох и моментальная смерть. Было применено искусственное дыхание, которое продолжалось 25 минут, но оно ни к каким положительным результатам не привело. Смерть наступила от паралича дыхания и сердца, центры которых находятся в продолговатом мозгу».

 

В. Г. Сорин (1893-1944), сторонник Бухарина, историк, автор биографии Ленина, редактор первых Собраний сочинений Ленина: «21 января. О Владимире Ильиче известно, что еще совсем недавно он ездил на охоту, но последние два дня ему нездоровится. Так как неоднократно бывали случаи, когда при общем улучшении состояния здоровья Владимира Ильича выпадали и менее счастливые дни, то и этому недомоганию не придавали большого значения. В домике, где живет А. А. Преображенский, всегда известно, в каком состоянии здоровье Владимира Ильича, как он спал, ел, как себя чувствует. Сегодня была Мария Ильинична. Да, немного хуже обыкновенного, но и только. Ничего тревожного. Часов в 12 (или позже?) в санаторий, где теперь, во время болезни Владимира Ильича, живут только доктора и приехавший на пару дней Н. И. Бухарин, пришел из Большого дома один из докторов и сообщил, что дело идет к явному улучшению и «Старик сейчас спит». «К весне вылечим наверняка». Разговор с Николаем Ивановичем: что же, может быть, Владимир Ильич еще будет на съезде, скажет хоть маленькую речь? Почему это невозможно?

 

И никто не знал, что сегодня последний день в жизни Ленина.

 

6 часов вечера. Я был в маленьком домике, когда пришел кто-то от Марии Ильиничны с просьбой прислать камфару. Я не знал, для чего вообще существует камфара, и спросил об этом. Мне шепотом ответили, что камфара нужна для усиления деятельности сердца, когда сердце ослабевает. После этих слов сразу стало тревожно и беспокойно. Нельзя было справиться с этой тревогой. И я тотчас же решил пойти к Бухарину в санаторий (это довольно далеко от Большого дома) и сказать ему о камфаре. Бухарин работал, когда я вошел к нему в комнату. Я не решился тотчас же передать о камфаре, боясь, что Николай Иванович упрекнет меня в паникерстве, но Николай Иванович заметил: «Знаете, со Стариком что-то плохо. Все доктора ушли в Большой дом». Тогда я решился сказать о камфаре. Николай Иванович изменился в лице: «Кто вам об этом сказал?» И сейчас же пошел со мною к Большому дому. Мы условились, что Николай Иванович подымется наверх (Владимир Ильич жил на втором этаже) и узнает у Марии Ильиничны о состоянии здоровья Владимира Ильича (вообще чтобы не волновать Владимира Ильича, товарищи не показывались ему), а я подожду Николая Ивановича внизу.

 

Кругом стояла тишина. Все казалось обычным, как всегда. Но было кое-что и необычное, тревожное: освещенные окна наверху. Кто бывал в Горках, знал, что в это время окна наверху не должны быть освещенными, и если наверху свет, значит, там что-то происходит. И другое: на мой вопрос, где тов. Пакалн, начальник охраны, дежурный товарищ, ответил, что Пакалн наверху. Обычно Пакалн не должен был в это время находиться наверху. Смущенный, я обошел кругом Большого дома. Вдали кое-где виднелись черные фигуры товарищей, охраняющих Большой дом. Все как обычно.

 

Бухарин не возвращался. Я еще раз зашел в Большой дом, посмотрел на часы. Было семь часов вечера. Значит, прошло уже десять минут, как Владимир Ильич умер, но ничто не говорило о его смерти, и даже отдаленной мысли об этом не было: самое большее, о чем можно было предполагать, это возможность какого-нибудь ухудшения в здоровье Владимира Ильича, припадка или удара.

 

Я вернулся в домик А. Преображенского. Всегда беспокойно, когда с Владимиром Ильичом какое-нибудь ухудшение, и нельзя тогда ничего делать. А из Большого дома никто не приходит, и неизвестно, что с Владимиром Ильичом. Ухо чутко ловит всякий звук.

 

Вдруг резко, с размаху хлопнула дверь внизу. Все бросились к лестнице. И через секунду, не успел я выбежать на площадку, как раздался чей-то ужасный, ни с чем не сравнимый крик, который без слов говорил о том, что в Большом доме случилось что-то непоправимое...

 

Навсегда врезались в сознание большая, ярко освещенная комната и лежащий посередине ее на столе мертвый Ленин.

 

Самое первое, мгновенное впечатление такое, как будто Владимир Ильич, крепко сжав протянутые вдоль тела руки, застыл на мгновенье в позе человека, собирающегося сейчас, сию минуту привстать или подняться коротким усилием напряженных мышц и мускулов».

 

Так что же все-таки случилось в тот день? Попробуем разобраться.

 

Первые симптомы болезни

 

Версия о самоубийстве Ленина была впервые выдвинута и рассмотрена мной в 1992 г. (см.: Игорь Быстров. Последний заговор братьев Ульяновых. Журнал «Столица», 1992 г., № 3, с. 8-11). С тех пор стали доступными новые материалы архивов, воспоминания очевидцев.

 

Мысль о самоубийстве не была чужда Ленину.

 

В 1911 г. покончили с собой супруги Лафарги. Поль Лафарг был видным деятелем мирового социалистического движения. Жена Лафарга Лаура была дочерью Карла Маркса. Еще в молодости супруги дали клятву уйти из жизни, когда Полю Лафаргу исполнится 70 лет, считая, что в этом возрасте они больше не могут быть полезными делу социализма.

 

Ленин с пониманием отнесся к этому их роковому поступку. Он делился своими мыслями с Крупской: «Если не можешь больше для партии работать, надо уметь посмотреть правде в глаза и умереть так, как Лафарги».

 

Для Ленина время «посмотреть правде в глаза» пришло летом 1921 г., когда он впервые предположил, что болен прогрессивным параличом. С этого времени он гораздо чаще, чем прежде, выезжает на отдых, в том числе в Горки, что рядом с Подольском, километрах в сорока от Москвы.

 

В 1921 г. в беседе с А. Шлихтером он грустно упомянул о смерти старого товарища (революционера, своего ровесника): «Мне казалось, что Ильич выслушивает меня, как всегда, внимательно, и признаком этой внимательности был, как всегда, слегка прищуренный глаз. Но вдруг Ильич, не дослушав меня, прерывает меня вопросом: «А вы уже знаете, Саммер умер? Еще один...»

 

Я был застигнут врасплох этим вопросом Ильича. Мне мгновенно вдруг стало ясно, что Ильич, казавшийся на первый взгляд все тем же давно знакомым Ильичом, в действительности был в тот момент совсем другим, каким-то новым, чем-то удрученным и о чем-то упорно думающим в то время, как мне казалось, что он слушает меня. Мне хотелось отвлечь мысли тов. Ленина соображениями о том, что, как ни неожиданна была смерть тов. Саммера, еще здорового, крепкого и цветущего человека, все же нам, именно нам, старым работникам партии, надо быть готовыми к систематическому уходу одного за другим...

 

— Ну что же, Владимир Ильич, — ответил я ему, — ведь поработали, теперь можно и уходить, ведь смена уже готова.

 

Долго, долго, молча, не спуская глаз с меня, смотрел Ильич.

 

— Нет, вы не правы, — был его ответ. — Рано еще уходить. Еще надо годиков пять поучить».

 

В ноябре 1921 г. из Крыма в Москву на постоянную работу приезжает младший брат Ленина Дмитрий Ильич Ульянов. Врач по профессии, в Москве он стал работать в наркомате здравоохранения и в Коммунистическом университете имени Свердлова.

 

Вдруг оказалось, что преданных лично Ленину людей очень мало, единицы. Конечно, были близкие ему женщины — сестры Анна Ильинична и Мария Ильинична, жена Надежда Константиновна Крупская. Но есть ведь дела и неженского порядка.

 

Дмитрий Ульянов сообщает Ленину, что в Ялте в плохих условиях живет А. А. Преображенский — товарищ Ленина по революционным кружкам в Поволжье в конце 1880-х годов и соратник Дмитрия Ульянова по революционной борьбе в Крыму. Шестого декабря 1921 г. Ленин посылает телеграмму зампреду Совнаркома Крыма М. Х. Лолякову с просьбой оказать содействие старому революционеру. Позже братья Ульяновы организуют переезд Преображенского в Москву. Затем он назначается управляющим совхозом «Горки». Запомним эту фамилию. Преображенский еще сыграет свою роль в последний год жизни Ленина.

 

Когда Ленин в 1921 г. сделал вывод (сам или с помощью врачей), что у него прогрессивный паралич, он, по воспоминаниям Крупской, «...попросил достать ему медицинские книги, обложил себя ими и принялся за изучение своей болезни — больше всего по английским источникам».

 

Видимо, из этих английских источников Ленин вычитал, что боль в глазах (при отсутствии переутомления при чтении) является несомненным признаком последней стадии прогрессивного паралича. Наиболее подробное доступное нам изложение этого симптома имеется в книге лечащего врача Ленина В. П. Осипова «Частное учение о душевных болезнях»: «Одни из самых типичных симптомов при прогрессивном параличе отмечаются со стороны глаз… Они заключаются в нарушении иннервации радужной оболочки, в нарушении ее реагирования на различные раздражители». Об этом симптоме в предположительном смысле говорит и доктор В. Флеров: «Были приглашены из Германии профессора Адольф Штрюмпелль, терапевт и невропатолог, имеющий труды по сифилису нервной системы… <далее список других приглашенных>; возможно, что Штрюмпелль, несмотря на отсутствие глазных симптомов и негативную реакцию Вассермана, предположил сифилис и начал соответствующее лечение с согласия остальных врачей; правило врачей гласило: в случае сомнения подозревай сифилис».

 

Теперь приступим к хронологическому изложению последних двух лет жизни Ленина, имея в виду: а) тенденцию Ленина к решению проблемы жизни по Лафаргам и б) знание им «глазного симптома» для определения момента обострения болезни.

 

С 6 декабря 1921 г. по 25 марта 1922 г. Ленин большую часть времени проводит в местах отдыха, правда, оставаясь политически очень активным.

 

«Биографическая хроника»:

 

«6 декабря 1921 — 13 января 1922.

 

Ленин живет в Горках; продолжает вести текущую работу, приезжает в Москву на некоторые заседания Политбюро и Пленумов ЦК РКП(б), пишет ряд важных документов, руководит работой IX Всероссийского съезда Советов и XI Всероссийской конференции РКП(б), отвечает на письма и телеграммы, дает указания, большей частью по телефону, партийным и советским учреждениям.

 

17 января — 1 марта.

 

Ленин в связи с продолжением курса лечения и отпуском живет в совхозе близ д. Костино Московского уезда Московской губернии; поселяется в небольшом деревянном доме; совершает прогулки, ходит на охоту, встречается и беседует с местными жителями; много работает, периодически выезжает в Москву.

 

6-25 марта.

 

Ленин находится на отдыхе в Корзинкино близ с. Троицкое-Лыково Московской губернии; продолжает вести многогранную работу по руководству партией и страной.

 

25 марта, сразу по возвращении из Корзинкино, Ленин подписывает заявление (на французском яз.) о передаче им в связи с перегрузкой государственными делами и недостаточно удовлетворительным состоянием здоровья полномочий председателя советской делегации на Генуэзской конференции заместителю председателя советской делегации Г. В. Чичерину (премьер-министры западных стран настаивали на обязательном участии в ней Ленина).

 

Всего за 121 день (с 6 декабря 1921 г. по 25 марта 1922 г.) Ленин провел в Горках и деревнях Костино (Болшево) и Корзинкино 114 дней, хотя, конечно, работал — по телефону, курьерской почтой и наездами в Кремль.

 

С 27 марта по 2 апреля 1922 г. Ленин руководит XI съездом РКП(б).

 

1 апреля 1922 г. Ленина на квартире в Кремле осматривает профессор-окулист М. И. Авербах. В нашем рассказе появляется новое действующее лицо — профессор Михаил Иосифович Авербах. С этого времени он будет регулярно консультировать Ленина по поводу заболевания глаз. Напомню, что болезнь глаз — важный симптом прогрессивного паралича, а для Ленина — это вопрос жизни и смерти.

 

3 апреля 1922 г. Пленум ЦК РКП(б) принял решение установить должность Генерального секретаря и двух секретарей ЦК. Генеральным секретарем был назначен И. В. Сталин, секретарями — В. М. Молотов и В. В. Куйбышев.

 

4 апреля 1922 г. Ленин, получив сообщение, что МК РКП(б) принял решение о закрытии санатория в Горках, пишет письмо помощнику управделами ГПУ В. Л. Герсону о том, что он против этого решения, предлагает санаторий оставить, передать его в ведение МК совместно с ГПУ, просит поговорить с Ф. Э. Дзержинским и И. С. Уншлихтом и ответить ему. В этот же день Ленин выезжает в Горки.

 

23 апреля 1922 г. Ленин приезжает в Солдатенковскую больницу (Ходынское поле, д. 3). В 12 час. немецкий профессор Ю. Борхардт и старший врач хирургического отделения В. Н. Розанов в качестве ассистента, в присутствии главного врача больницы В. И. Соколова, наркома здравоохранения Н. А. Семашко и докторов Е. Д. Рамонова и Я. Р. Гольденберга производят Ленину операцию по извлечению пули, оставшейся после ранения в 1918 г. Как сообщалось в официальном медицинском заключении об операции, «пуля, извлеченная из раны, оказалась размером от среднего браунинга. На конце оболочка пули крестообразно надрезана через всю толщу, по протяжению всего конуса пули».

 

Никто из врачей ни тогда, ни потом не связывал болезни Ленина с этими двумя пулями, посланными Каплан. Но с годами роль этих двух пуль в течении болезни Ленина будет фантастически преувеличена.

 

21 мая 1922 г. исполнилось 35 лет со дня казни Александра Ульянова, старшего брата В. И. Ленина. Вспоминает Е. Драбкина («Раздумья в Горках». Журнал «Новый мир», 1987, № 11, с. 6): «В канун этой трагической годовщины семья Ульяновых впервые познакомилась с подлинными судебными и жандармскими документами по делу погибшего брата.

 

Эти документы были доставлены в Москву в только что созданный или только еще создававшийся архив Октябрьской революции. Года три спустя я слышала рассказ Михаила Степановича Ольминского о том, как Владимир Ильич вместе с сестрами и Надеждой Константиновной пришел в этот архив, помещавшийся в старинном доме, на месте которого высится теперь новое здание Библиотеки имени Ленина. Владимир Ильич вошел очень бледный, в каждом движении его чувствовалась сдерживаемая тревога. Заранее приготовленные документы лежали на столе. Хотя Владимир Ильич знал о том, что его ожидает, он вздрогнул, увидев переплетенный том, на котором писарским почерком с завитушками было выведено: «Дело 1 марта 1887 года», — и не мог сразу раскрыть этот том, помедлил, подержал в руках, видимо, сделал над собой усилие, чтобы подавить волнение, и лишь потом раскрыл его. И по мере того, как он вчитывался в страницы этого дела, он бледнел и бледнел, и, как выразился Ольминский, стоявшие рядом буквально физически чувствовали, как у него перехватывает дыхание».

 

 

Приступы паралича. Ленин требует яд

 

А через несколько дней, 25 мая 1922 г., у Ленина происходит первый острый приступ прогрессивного паралича, приведший к ослаблению движений правой руки, правой ноги и некоторому расстройству речи.

 

30 мая 1922 г. больной Ленин настойчиво добивается встречи со Сталиным; врачи разрешают.

 

Из воспоминаний сестры В. И. Ленина Марии Ильиничны Ульяновой: «Зимой 20-21, 21-22 [гг.] В. И. чувствовал себя плохо. Головные боли, потеря работоспособности сильно беспокоили его. Не знаю точно когда, но как-то в этот период В. И. сказал Сталину, что он, вероятно, кончит параличом, и взял со Сталина слово, что в этом случае тот поможет ему достать и даст ему цианистого калия. Ст[алин] обещал. Почему В. И. обратился с этой просьбой к Ст[алину]? Потому что он знал его как человека твердого, стального, чуждого всякой сентиментальности. Больше ему не к кому было обратиться с такого рода просьбой.

 

С той же просьбой обратился В. И. к Сталину в мае 1922 г. после первого удара. В. И. решил тогда, что все кончено для него, и потребовал, чтобы к нему вызвали на самый короткий срок Ст[алина]. Эта просьба была настольно настойчива, что ему не решились отказать. Ст[алин] пробыл у В. И. действительно минут 5, не больше. И когда вышел от И[льи]ча, рассказал мне и Бухарину, что В. И. просил его доставить ему яд, т[ак] как, мол, время исполнить данное раньше обещание пришло. Сталин обещал. Они поцеловались с В. И., и Ст[алин] вышел. Но потом, обсудив совместно, мы решили, что надо ободрить В. И., и Сталин вернулся снова к В. И. Он сказал ему, что, переговорив с врачами, он убедился, что не все еще потеряно, и время исполнить его просьбу не пришло. В. И. заметно повеселел и согласился, хотя и сказал Сталину: "Лукавите?" "Когда же вы видели, чтобы я лукавил?" — ответил ему Сталин. Они расстались и не виделись до тех пор, пока В. И. не стал поправляться и ему не были разрешены свидания с товарищами».

 

В этот же день Ленина консультирует специалист по глазным болезням проф. М. И. Авербах.

 

Пока с глазами все в порядке. Но Ленин волнуется, и, доверяя мнению профессора Авербаха, он ищет встречи с ним без свидетелей: «Схватив меня за руку, Владимир Ильич с большим волнением вдруг сказал: «Говорят, вы хороший человек, скажите же правду — ведь это паралич и пойдет дальше? Поймите, для чего и кому я нужен с параличом?» Дальнейший разговор был, к счастью, прерван вошедшей медицинской сестрой».

 

Болезнь застает Ленина в Горках, где он остается под наблюдением врачей в течение четырех месяцев.

 

11 июля 1922 г. Сталин вновь наносит визит Ленину. В течение часа они обсуждают важные партийные и государственные дела.

 

Ровно через неделю, 18 июля, профессор О. Ферстер разрешает Ленину чтение газет. Тотчас же Ленин пишет записку Сталину: «Поздравьте меня: получил разрешение на газеты! С сегодня на старые, с воскресенья (с 23 июля. — И .Б.) на новые!»

 

В записке он сообщает, что внимательно обдумал некий ответ Сталина и не согласился с ним. Учитывая конфиденциальный характер этого сообщения, а также то, что записка связана с болезнью Ленина, можно предположить, что Сталин отказался под каким-то предлогом дать Ленину яд.

 

В августе 1922 г. Сталин был в Горках у Ленина 5 раз.

 

Октябрь, 2. Ленин возвращается из Горок в Москву и приступает к работе.

 

Весь октябрь прошел без приступов паралича. Но в ноябре 1922 г. приступы возобновляются, причем чем дальше, тем чаще. Вот их перечень, взятый из дневника дежурного врача-невролога А. М. Кожевникова:

 

«5 ноября — утром был приступ клонических судорог и паралича.

 

11 ноября — у Ленина был очень коротенький паралич в правой ноге.

 

18 ноября — у Ленина паралич ноги…

 

19 ноября — Владимир Ильич был на охоте. В общем ходил 5-6 часов. В лесу случился паралич во время ходьбы. Владимир Ильич пошел к пню, ногу приволакивая, задевая носком, но до пня дошел, ненадолго присел и после этого ходил еще два часа».

 

18 ноября, с 18 часов 05 минут до 19 часов, Ленина посещает глазной врач профессор М. И. Авербах; произошло это, скорее всего, после очередного приступа паралича, который случился с Лениным в этот день. Можно твердо сказать, что к этому времени Ленин точно знал, что «глазные симптомы» свидетельствуют о крайней форме прогрессивного паралича. К такому выводу приводит следующее соображение.

 

О том, что у него 18 ноября был паралич, Ленин сообщил врачам только 20 ноября, в понедельник. Значит, Авербаха для осмотра глаз он вызвал без дежурных врачей, самостоятельно, а следовательно, видел связь между приступами паралича и состоянием глаз. Результат осмотра был для Ленина, видимо, утешительным: последний и решительный момент еще не настал.

 

Вообще, Авербах при осмотре глаз Ленина интересовался и интимными обстоятельствами жизни Ленина, которые на первый взгляд не имеют никакого отношения к профессиональным интересам врача-окулиста. Так, Авербах вспоминает («Правда», 1 марта 1924 г.): «Врачу трудно обойтись без разных мелких житейских вопросов чисто личного характера. И вот этот человек, огромного, живого ума, при таких вопросах обнаруживал какую-то чисто детскую наивность, страшную застенчивость и своеобразную неориентированность».

 

Прекрасно понимая важность осмотров Авербахом, Ленин старается ему помочь; в первой половине декабря 1922 г. Ленин пишет две записки управделами СНК Н. П. Горбунову о необходимости обменять квартиру Авербаху.

 

Декабрь, 13. У Ленина утром приступ болезни; в 11 час. его осматривают врач А. М. Кожевников и проф. В. В. Крамер, которым с большим трудом удалось уговорить его не выступать ни в каких заседаниях и на время совершенно отказаться от работы.

 

Декабрь, в ночь с 15 на 16. Резкое ухудшение в состоянии здоровья Ленина.

 

18 декабря 1922 г. Политбюро ЦК РКП(б) назначает И. В. Сталина ответственным за соблюдение Лениным больничного режима, назначенного ему врачами.

 

За Лениным во время его болезни с исключительной заботой ухаживают Н. К. Крупская и М. И. Ульянова. Крупская постоянно находится возле него, читает ему, занимается с ним. Ульянова организует уход за Лениным, поддерживает связь с врачами, медперсоналом, заботится о лекарствах.

 

Вечером 22 декабря 1922 г. наступает дальнейшее ухудшение в состоянии здоровья Ленина: паралич правой руки и правой ноги. В этот же вечер Ленин и напоминает о яде, о чем свидетельствует запись Л. А.Фотиевой в дневнике дежурных секретарей: «22 декабря (1922 года. — И. Б.) Владимир Ильич вызвал меня в 6 часов вечера и продиктовал следующее: «Не забыть принять все меры достать и доставить... в случае, если паралич перейдет на речь, цианистый калий, как меру гуманности и как подражание Лафаргам...»

 

Декабрь, 24. Ленин требует, чтобы ему было разрешено ежедневно, хотя бы в течение короткого времени, диктовать его «дневник». После консультации членов Политбюро ЦК РКП(б) с врачами принимается решение: «1. Владимиру Ильичу предоставляется право диктовать ежедневно 5-10 минут, но это не должно носить характера переписки, и на эти записки Владимир Ильич не должен ждать ответа. Свидания запрещаются. 2. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Владимиру Ильичу ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений».

 

Как всегда в критической ситуации, для осмотра глаз призывается профессор Авербах (цитата из дневника дежурного врача Кожевникова): «28 декабря. М. И. Авербах исследовал глаза Владимира Ильича и нашел, что никаких изменений в глазах нет и разницы между глазным дном в данное время и раньше тоже нет».

 

«В феврале 1923 года, — вспоминал Вячеслав Молотов, — Ленину стало совсем плохо, и он попросил Сталина принести ему яд. Сталин обещал, но не принес. Потом он говорил, что, наверное, Ленин обиделся на него за это. «Как хотите, я не могу это сделать», — сказал Сталин. На Политбюро обсуждался этот вопрос».

 

Секретная записка Сталина завершается словами: «Должен, однако, заявить, что у меня не хватит сил выполнить просьбу В. Ильича, и вынужден отказаться от этой миссии, как бы она ни была гуманна и необходима, о чем и довожу до сведения членов П. Бюро ЦК».

 

Троцкий излагал эту историю так: «Во время второго заболевания Ленина, видимо, в феврале 1923 г. (Молотов и Троцкий неточны: эта ситуация относится к марту 1923 г.; см. ниже. — И. Б.), Сталин на собрании членов Политбюро (Зиновьева, Каменева в автора этих строк) после удаления секретаря сообщил, что Ильич вызвал его неожиданно к себе и потребовал доставить ему яду. Он снова терял способность речи, считал свое положение безнадежным, предвидел близость нового удара, не верил врачам, которых без труда уловил на противоречиях, сохранял полную ясность мысли и невыносимо мучился... Мы разошлись с само собой разумеющимся заключением, что о передаче яда не может быть и речи».

 

Март, 5. Ленин вызывает (около 12 час.) на 15-20 мин. М. А. Володичеву, диктует ей письмо И. В. Сталину с требованием извиниться перед Н .К. Крупской за допущенную грубость, затем просит это письмо пока отложить.

 

Март, 10. У Ленина развивается новый приступ болезни, приведший к усилению паралича правой половины тела; вводятся постоянные ночные дежурства врачей.

 

Март, 15. Ленина посещает врач-офтальмолог проф. М. И. Авербах, обследует его глаза.

 

17 марта Сталин имел беседу с Крупской, после которой немедленно отправил записку (под грифом «Строго секретно») своим тогдашним союзникам Зиновьеву и Каменеву: «Только что вызвала меня Надежда Константиновна и сообщила в секретном порядке, что Ильич в «ужасном» состоянии, с ним припадки, «не хочет, не может дольше жить и требует цианистого калия, обязательно». Сообщила, что пробовала дать калий, но «не хватило выдержки», ввиду чего требует «поддержки Сталина». Зиновьев и Каменев оставили на записке взволнованный ответ: «Нельзя этого никак. Ферстер (немецкий профессор, лечивший Ленина) дает надежды — как же можно? Да если бы и не было этого! Нельзя, нельзя, нельзя!»

 

Однако Сталин этим не удовлетворился: 21 марта он написал новую «строго секретную» записку, обращенную на этот раз ко всем членам Политбюро. В ней говорилось: «В субботу 17 марта т. Ульянова (Н. К.) сообщила мне в порядке архиконспиративном «просьбу Владимира Ильича Сталину» о том, чтобы я, Сталин, взял на себя обязанность достать и передать Вл. Ильичу порцию цианистого калия. В беседе со мной Н. К. говорила, между прочим, что «Вл. Ильич переживает неимоверные страдания», что «дальше жить так немыслимо», и упорно настаивала не отказывать Ильичу в его просьбе». Ввиду особой настойчивости Н. К. и ввиду того, что В. Ильич требовал моего согласия (В. И. дважды вызывал к себе Н. К. во время беседы со мной и с волнением требовал «согласия Сталина»), я не счел возможным ответить отказом, заявив: «Прошу В. Ильича успокоиться и верить, что, когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование». Ленин действительно успокоился.

 

Должен, однако, заявить, что у меня не хватит сил выполнить просьбу В. Ильича, и вынужден отказаться от этой миссии, как бы она ни была гуманна и необходима, о чем и довожу до сведения членов Политбюро ЦК».

 

На записке Сталина Томский написал: «Читал. Полагаю, что «нерешительность» Сталина — правильна. Следовало бы в строгом составе членов Политбюро обменяться мнениями. Без секретарей (технич.)». В знак согласия под этими словами Томского подписались Зиновьев, Молотов, Бухарин, Троцкий и Каменев.

 

Март, 24. Вопрос о состоянии здоровья Ленина обсуждается на заседании Политбюро ЦК РКП(б). 

 

 

Последний приют в Горках (май 1923 г. – январь 1924 г.)

15 мая 1923 года Ленина в сопровождении ряда лечащих врачей перевозят в Горки.

В оставшиеся восемь месяцев его жизни редкие, но жестокие припадки сопровождались медленным и неуверенным улучшением.

Вторая половина мая — 20-е числа июня 1923 года. Состояние здоровья Ленина продолжает улучшаться, он выезжает на прогулку в парк. «...Сейчас положение таково, — писала Н. К. Крупская в эти дни в одном из писем Кларе Цеткин, — что я начинаю надеяться, что выздоровление не исключено».

Но в эти же дни профессор В.Н. Розанов сообщает о тяжелом психическом припадке, который случился с Лениным в Горках в конце мая 1923 года (архив Рижского музея истории медицины им. П. Страдыня; журнал «Горизонт», 1990, №6):

«Припадков возбуждения, этих признаков тяжелого подавления психики, мы, все врачи, боялись очень, боялись, что повышенное кровяное давление вызовет новое мозговое кровоизлияние и даст катастрофу. Моменты порой бывали прямо жуткие. Никогда не забуду одного вечера, драматичного по обстановке и глубоко трагического, если в него немного вдуматься. Это было уже в Горках в конце мая <1923 г.>.

Был чудесный вечер, тихий, теплый на редкость. Луна. Соловьи щелкали, делая короткие трели. Владимир Ильич сидел одетый в халат на балконе второго этажа и, видно, наслаждался и тишиной, и вечером.

И вдруг Владимир Ильич начал кричать – все громче и громче, мы бросились к нему и хотели скорее увезти его в комнаты. Но сделать это было невозможно: пришлось бы в буквальном смысле бороться с ним, так как В.И. с какой-то невероятной энергией сопротивлялся нам, и крик делался совершенно нечеловеческим и становился таковым каждый раз, как только кто-нибудь из нас пытался к нему приблизиться. Мы замерли, а Владимир Ильич все кричал и кричал, приложив руку ко рту, точно рупор. И кричал только: «Алала, ала-ла», только две ноты в терцию. Ужасный крик. Что он сказать этим криком, не знаю. Звал ли кого? Жаловался ли кому на судьбу свою? На болезнь свою? Кричал ли кому, грезилось ли ему что? Не знаю. И все мы не знали, не догадывались.

Наконец как-то удалось силком ввезти кресло в комнаты. Жутко было. Луна стала заходить, в парке потемнело. Крик встревожил собак, и они заливались и вблизи, и в деревне. В комнатах – тот же крик, громкий, на весь дом…

Устал Владимир Ильич невероятно, весь в поту. Сделать какую-либо инъекцию, дать какое-либо лекарство, дать хоть воды было совершенно невозможно.

Прекратилось все совершенно неожиданно. Я как-то догадался, и, подойдя к нему, серьезно сказал: «Владимир Ильич, потише, Надежда Константиновна заснула, разбудите ее». Он испуганно поглядел на меня, сразу смолк, шепотом повторил только несколько раз «ала-ла» - и замолчал совсем: легко дал себя увезти в свою комнату. Переменили белье, уложили, и он скоро заснул, - а уже светало…

Мы все пережили жуткую ночь, а что он переживал – никому неизвестно. Должно быть, что-либо безгранично тяжелое…».

Тяжесть ухода усиливалась тем, что Владимир Ильич не говорил. Весь лексикон его был только несколько слов. Иногда совершенно неожиданно выскакивали слова: «Ллойд Джордж», «конференция», «невозможность» — и некоторые другие. Этим своим обиходным словам Владимир Ильич старался дать тот или другой смысл, помогая жестами, интонацией. Жестикуляция порой бывала очень энергичная, настойчивая, но понимали Владимира Ильича далеко не всегда, и это доставляло ему не только большие огорчения, но и вызывало порой, особенно в первые 3—4 месяца, припадки возбуждения. Владимир Ильич гнал от себя тогда всех врачей, сестер и санитаров. В такие периоды психика Владимира Ильича была, конечно, резко затемнена, и эти периоды были бесконечно тяжелыми и для Надежды Константиновны, и для Марии Ильиничны, и для всех нас. Вся забота о внешнем уходе лежала на Марии Ильиничне, и, когда она спала, никому не известно. Кроме Надежды Константиновны, Марии Ильиничны, дежурящих врачей и ухаживающего персонала, …к Владимиру Ильичу никого не допускали. Владимир Ильич, видимо, постоянно тяготился консультациями и всегда после них был далеко не в духе, особенно когда консультанты были иностранцы. Из иностранцев Владимир Ильич хорошо принимал профессора Ферстера, который, надо отдать справедливость, сам относился всегда к Владимиру Ильичу с большой сердечностью. Но с осени Владимир Ильич и Ферстера перестал принимать, сильно раздражаясь, если даже случайно увидит его, так что профессору Ферстеру в конце концов пришлось принимать участие в лечении, руководствуясь только сведениями от окружающих Владимира Ильича лиц.

Свежий воздух, уход, хорошее питание делали свое дело, и Владимир Ильич постепенно поправлялся, полнел. Явилась возможность учиться речи. Гуляли, пользовались каждым днем, когда можно было поехать в сад, в парк. Сознание полное. Владимир Ильич усмехался на шутки. Искали грибы, что Владимир Ильич делал с большим удовольствием, много смеялся над моим неумением искать грибы, подтрунивал надо мной, когда я проходил мимо грибов, которые он сам видел далеко издали.

Дело шло хорошо, уроки речи давали некоторые определенные результаты, нога крепла, и настолько, что можно было надеть легкий, фиксирующий стопу аппарат. Владимир Ильич, чувствуя себя окрепшим, все больше стеснялся услуг ухаживающих, сводя их до минимума. Он настоятельно захотел обедать и ужинать со всеми, иногда протестовал против диетного стола и всегда протестовал против всяких лекарств, охотно принимая только хинин, причем всегда смеялся, когда мы говорили ему, как это он так спокойно проглатывает такую горечь, даже не морщась.

Упражнения в речи, а потом и в письме легли всецело на Надежду Константиновну, которая с громадным терпением и любовью вся отдалась этому делу, и это учение происходило всегда в полном уединении. Врачи, специально приглашенные для этого, не пользовались вниманием Владимира Ильича; он потом просто не допускал их до себя, приходя в сильное раздражение, так что они руководили этими занятиями, давая специальные указания Надежде Константиновне. Все как будто шло хорошо, так что против всякой врачебной логики у меня невольно закрадывалась обывательская мысль: а вдруг все наладится и Владимир Ильич хоть и не в полном объеме, а станет все-таки работником.

А как же яд? Ведь о нем больше никогда не упоминают ни Ленин, ни Крупская, ни Сталин… Напомню, что последний раз разговор о яде шел 17 марта 1923 года, когда отчаявшаяся Крупская требовала у Сталина яд для Ленина и даже сама пыталась дать Ленину яд, но…  «не хватило выдержки». Наверняка проблема яда поднималась и на заседании Политбюро ЦК РКП(б)  24 марта 1923 года, где обсуждался вопрос о состоянии здоровья Ленина.

Значит, у Крупской яд уже был, но дать яд Ленину – не женское дело…

 


«Побег» Ленина

Далее для развития нашей версии о самоубийстве Ленина интересен эпизод с «побегом» Ленина 21 июля 1923 года во флигель управляющего совхозом «Горки» Алексея Андреевича Преображенского.

В конце июня 1923 года болезнь Ленина снова обостряется. И вдруг…, едва миновало обострение, как 21 июля 1923 года происходит взрыв ленинской активности.

Лучше всего пересказать это событие словами профессора В.П. Осипова:

«Выехав в обычное время на прогулку, Владимир Ильич направил свое кресло к маленькому двухэтажному флигелю, вошел в одну из небольших комнат и там остался. Никакие уговоры не могли заставить Владимира Ильича выйти из этой комнаты, туда в свое время принесли обед, потом ужин, там Владимир Ильич и заночевал при всеобщем волнении окружающих».

А вот как рассказывает об этом событии Крупская в своих воспоминаниях «Последние полгода жизни Владимира Ильича»:

«Услышал Ильич, что во флигеле теперь живет Алексей Андреевич и рванулся туда. Помогли ему взобраться по лестнице, крепко обнял он Преображенского, сел около него и стал говорить. У того больное сердце, побелел он весь, губы трясутся, а Ильич все говорит, рассказывает про пережитое. Слов у Ильича не было, мог говорить только «вот», «что», «идите», но была богатейшая интонация…».

Как объяснить этот «побег» Ленина? Б. Равдин в журнале «Знание — сила» (№ 6,1990 г.) пробует дать объяснение, исходя из стремления Ленина разорвать навязанный ему круг общения.

Но в своих рассуждениях Б.Равдин не учел того обстоятельства, что за день до этого «побега» в Горки приехал Дмитрий Ульянов. Думаю, приехал не случайно. Узнав, что состояние Ленина улучшилось, Дмитрий Ильич поспешил к брату.

Далее я излагаю свою версию. О том, что Ленину требуется яд, младший брат мог узнать во время своего предыдущего приезда, когда Ленин еще в достаточно полной мере владел речью.

Дмитрий Ульянов разработал план действий, первой частью которого было внедрение к Ленину в Горки под видом управляющего совхозом своего человека, надежного соратника — Преображенского.

Приехав в Горки, Дмитрий Ильич в беседе со старшим братом дал ему понять о наличии у него плана действий. Понимание речи и управление ею были у Владимира Ильича нарушены, поэтому Дмитрию Ильичу без привычки с трудом удалось передать, что для согласования совместных действий тому нужно зайти (конечно, с помощью сопровождающих) во флигель к Преображенскому. Начало акции было назначено на следующий день. И вот 21 июля 1923 года Ленин «проникает» к Преображенскому и остается у него ночевать.

Братья Владимир и Дмитрий вместе с Преображенским, уйдя от надзора семьи, врачей, санитаров, охраны и рассованных по селу агентов ЧК, вырабатывают стратегию и тактику действий на случай экстренной ситуации. Яд должен храниться в надежном месте. Как только Владимир Ильич почувствует необходимость в яде, он должен подавать знаки. Вот такие (Дмитрий Ильич показывает условленный знак).

На следующий день, 23 июля, Ленин дал себя уговорить и ко всеобщей радости прекратил свою «забастовку».

Механизм ухода из жизни подготовлен, и не нужны теперь ни лекарства, ни врачи, ни медсестры... Болезнь неизлечима, осталось ждать последнего и решительного момента, и наступление его определит профессор-офтальмолог Авербах. И Ленин отказывается от лекарств, из медицинского персонала оставляется лишь необходимый минимум.

Интересно, что Д.И.Ульянов в своих воспоминаниях не пишет о встречах с Лениным 20 и 22 июля 1923 года.

Объяснение дальнейшего хода событий в эти последние часы жизни Ленина зависит от выяснения того, когда Ленин попросил бульон. Если это произошло во время первой консультации, значит, Ленин принял яд сразу же после ее окончания: запил его бульоном. А последующие две консультации врачи решали, что делать дальше—до тех пор, пока в 17 часов 30 минут (согласно «Биографической хронике») не настало резкое ухудшение. Если же Ленин попросил бульон после третьей консультации (а она началась в 17 часов 15 минут), то в предыдущие две консультации врачи, скорее всего, убеждали Ленина, что положение его небезнадежно. Уговорить не удалось, и Ленин примерно в 17 часов 25 минут —17 часов 30 минут принял яд. Тотчас же наступило ухудшение состояния его здоровья. Второй вариант более логичен: он объясняет и быстрое действие яда (или другого препарата), и стремление Осипова растянуть промежуток между консультациями и началом агонии. Яд (или другой препарат), видимо, вызвал конвульсии, а затем температура повысилась до 42,3 градуса, «...ртуть поднялась настолько, что дальше в термометре не было места» (Осипов).

 


Последний и решительный день

…Настает январь 1924 года.

Давайте снова прочтем строки «Биографической хроники» и попытаемся их осмыслить.  Итак: «Январь, 20. Ленину нездоровится; он не выходит к завтраку, не едет на прогулку, жалуется на глаза; охотно соглашается на предложение пригласить на консультацию специалиста по глазным болезням проф. М.И. Авербаха...».

Мы знаем, в какие моменты болезни Ленина приглашается врач-окулист М. Авербах. Боль в глазах — очевидный симптом того, что на пороге очередной, еще более жестокий приступ прогрессивного паралича.

Можно с полным основанием утверждать, что боль в глазах не возникла у Ленина внезапно. Вот, что пишется в «Биографической хронике»:

«Январь, ранее 19. Ленин с большим интересом смотрит кинофильм о производстве тракторов на американских заводах Форда; при показе отдельных мест просит уменьшить скорость движения киноленты».

Думается, что просьба Ленина была вызвана не интересом к технике работы на конвейере, а резью в глазах, усугубленной быстрым мельканием кадров на экране.

Надежда Константиновна, конечно, заметила болезненное состояние глаз Владимира Ильича и знала, что означает этот симптом. Она пытается морально поддержать Ленина:

«Январь, 18 или 19. Ленин слушает рассказ Джека Лондона «Любовь к жизни», который читает ему Н.К. Крупская».

Из воспоминаний Н.К. Крупской: "... еще в субботу (19 января – И.Б.) ездил он в лес, но, видимо, устал, и когда мы сидели с ним на балконе, он утомленно закрыл глаза, был очень бледен и все засыпал, сидя в кресле. Последние месяцы он не спал совершенно днем и даже старался сидеть не на кресле, а на стуле. Вообще, начиная с четверга (17 января – И.Б.), стало чувствоваться, что что-то надвигается: вид стал у Вл. Ильича ужасным, усталый,  измученный. Он часто закрывал глаза, как-то побледнел и, главное, у него как-то изменилось выражение лица, стал какой-то другой взгляд, точно слепой...".

Но вдруг эта боль в глазах просто от усталости? Необходимо квалифицированное суждение врача-окулиста. Вот почему вечером 20 января приезжает профессор Авербах. Быстро готовятся инструменты, развешиваются таблицы, и в 22 часа начинается осмотр, продолжавшийся 45 минут.

Вывод Авербаха был точным и четким, как приговор: «Никаких болезненных изменений в глазах нет». Значит, дело не в глазах. Для Ленина исчезла последняя призрачная надежда... Решение о немедленном уходе из жизни стало окончательным.

Авторы воспоминаний — родные и врачи – не описывают поведение Ленина до 16 часов 21 января. Единственный, кто говорит об этом, хотя осторожно и в нескольких словах, — проф. В.П. Осипов.

Из его воспоминаний можно заключить, что: во-первых, Ленин с постели не вставал; во-вторых, он не завтракал; в-третьих, врачи его утром не посещали (а необходимость была). Эти обстоятельства были отмечены «Биографической хроникой». Почему же о них молчат почти единодушно авторы воспоминаний, говоря о 21 января? Значит, было еще что-то, заставившее авторов не упоминать о поведении Ленина в последний день его жизни до 16 часов.

По-моему, последний для Ленина день начался так...

На ночь ему дали слабительное. Об этой последней ленинской ночи вспоминает нарком здравоохранения Н.А.Семашко: «Ввиду того, что у него не действовал давно желудок, врачи дали ему слабительное (касторку). Ночью Владимира Ильича прослабило хорошо несколько раз...». Не похоже ли это на ненавязчивую подготовку к предстоящей акции (не со стороны Семашко, конечно)? Уйдя в спальню 20января в 12-м часу ночи, Ленин долго не мог уснуть. Общим взглядом он окидывал все сделанное им и думал о следующем дне. Наконец, пришло тяжелое забытье... Утром он отказывается вставать, завтракать, не допускает врачей к себе.

Начиная с 16 часов одна за одной — с интервалом в 30 — 45 минут следуют три консультации врачей. Согласитесь, что только чрезвычайная ситуация могла вызвать такую череду консультаций. Обстановка вовсе не напоминает ту почти идиллическую картину, которую нарисовал в своих воспоминаниях В.П.Осипов. Откуда ему было знать, что, хотя и через 60 лет, хотя и в кратчайшем виде, но будет опубликовано (в «Биографической хронике») сообщение о трех консультациях, взятое из засекреченной истории болезни Ленина?!

К 16 часам было принято решение уговорить Ленина не принимать требуемого им яда, но все же дать, если он будет настаивать. Минимум посвященных в эту тайну: Крупская, Ферстер, Осипов, возможно, еще кто-то, кто должен был подать яд непосредственно. Во всяком случае, дело должно было решиться как бы семейным образом: врачи должны были сделать вид, что они остаются в стороне. Поведение врачей вроде бы подтверждает это. Например, Осипов в своих воспоминаниях всячески удлиняет промежуток между консультацией (по его версии — единственной) и последним ударом паралича: консультацию он отмечает в 16 часов, а резкое ухудшение — в 18 часов.

Вскрытие тела Ленина было произведено на следующий день после смерти, 22 января. Среди участников вскрытия не было ни одного судебного медика и ни одного токсиколога, отсутствовали токсикологические исследования, в частности анализ содержимого желудка.

А что же Сталин? Неужели пребывал в неведении? Этого не могло быть, учитывая наличие той разветвленной чекистской службы, которая была в Горках вокруг Ленина. Тем более, что Сталин знал: Ленин стремится достать яд. Поэтому задачей Сталина было не мешать в этом отношении действиям Ленина и членам его семьи.

Но перед Сталиным стояла другая, более сложная проблема. Это – проблема завещания. Нет, не тех ленинских  последних статей и «Письма к съезду». Не оставил ли Ленин фактическое, а не фигуральное завещание? Сталину ничего хорошего там не предвиделось. И Сталин принял меры.

Неожиданно, 18 января 1924 года в Горки приезжает на лечение Бухарин. Здесь можно было бы предположить случайное совпадение (что сделано, например, Н. Петренко – см. «Минувшее, №2, 1990»), но этому мешает целая обойма возражений:

а) само по себе удивительно такое совпадение;

б) Бухарин из всех сторонников Сталина и противников Троцкого (а таковым он был в это время) был наиболее подходящим для установления контакта с Лениным;

в) Бухарин был «любимцем партии» (это отмечал Ленин), и его мягкость в такой решающий момент могла сыграть свою решающую роль;

г) здоровье Ленина ухудшилось 17 января 1924 года («глаза»), и, конечно, об этом сразу стало известно Сталину; не потому ли поторопился Николай Иванович Бухарин?

За чем же ехал Бухарин в Горки 18 января 1924 года?

После Ленина могло остаться завещание, нужно было его изъять, и Бухарин имел на это право.

Был у Бухарина в Горках и свой «агент» - В.Г. Сорин, в 1918 году входивший в группу «левых коммунистов», которую возглавлял Н.И. Бухарин.

21 января 1924 года Сорин тоже был в Горках. Узнав, что в Большой дом требуют камфару, он поспешил к Бухарину, который жил неподалеку в санатории МК РКП(б) и ОГПУ; на время болезни Ленина санаторий был отведен под жилье для врачей, там нашлось место и для приехавшего «на пару дней» Бухарина. Сорин вспоминает: «Бухарин работал, когда я вошел к нему в комнату. Я не решился тотчас же передать о камфаре, боясь, что Н. Ив. упрекнет меня в паникерстве, но Н. Ив. сам заметил: «Знаете, со Стариком что-то плохо. Все доктора ушли в Большой дом». Тогда я решился сказать о камфаре. Н. Ив. изменился в лице: «Кто вам об этом сказал?» И сейчас же пошел со мной к Большому дому. Мы условились, что Н. Ив. поднимется наверх… и узнает у М. Ил. о состоянии здоровья Вл. И. (вообще, чтобы не волновать Вл. И., товарищи не показывались ему), а я подожду Н. Ив. внизу. Кругом стояла тишина… Бухарин не возвращался».

Бухарин присутствовал при смерти Ленина. Посмертного завещания не оказалось.

Начиналось новое время, а наша история заканчивается. Ленин желал и нашел средства покончить жизнь самоубийством. Политбюро не возражало.