В «Дневнике писателя» за 1873 год Достоевский описал свою встречу с жёнами декабристов на каторге в январе 1850 года:
«В Тобольске, когда мы, в ожидании дальнейшей участи, сидели в остроге на пересыльном дворе, жены декабристов умолили смотрителя острога и устроили в квартире его тайное свидание с нами. Мы увидели этих великих страдалиц, добровольно последовавших за своими мужьями в Сибирь. Они бросили всё: знатность, богатство. связи и родных, всем пожертвовали для высочайшего нравственного долга, самого свободного долга, какой только может быть. Ни в чём не повинные, они в долгие двадцать пять лет перенесли всё, что перенесли их осуждённые мужья. Свидание продолжалось час. Они благословили нас в новый путь, перекрестили и каждого оделили Евангелием - единственная книга, позволенная в остроге. Четыре года пролежала она под моей подушкой в каторге. Я читал её иногда и другим. По ней выучили читать одного каторжника».
Драматичной была встреча (январь 1850 г.) в тобольском остроге Н.Д. Фонвизиной с Петрашевским. Вот что сообщает об этом Наталья Дмитриевна в письме брату мужа Ивану Фонвизину:
«Обращаются ко мне с вопросом: нельзя ли мне попробовать дойти до бедного узника <Петрашевского>? Дом наш в двух шагах от острога. Не думавши много, я отвечаю: «Если считают нужным, попробую». Я даже не знала и не предполагала, как это сделать, - возвратись домой, на меня вдруг напала такая жалость, такая тоска о несчастном, так живопредставилось мне его горькое, безотрадное положение, что я решилась подвергнуться всем возможным опасностям, лишь бы дойти до него».
Зашив в ладанку 20 рублей серебром и образок, Фонвизина вместе со своей «няней» Матрёной Петровной Нефедовой, которая добровольно поехала за ней в Сибирь, отправилась на следующий день в острог к обедне. Знакомый Матрёны Ивановны, Кашкадамов, служивший в остроге, посоветовал женщинам попробовать пробраться в тюремную больницу под предлогом раздачи милостыни. Затея удалась, и Фонвизина увидела больного Петрашевского, передала ему ладанку с деньгами и переговорила с ним.
Петрашевский сообщил ей в этом разговоре какие-то горестные вести. Есть основания предполагать, что речь шла о сыне Фонвизиных - Дмитрии, который был замешан в деле петрашевцев.
Начальник III отделения Дубельт отдал приказ о его аресте, и только отъезд на Кавказ по совету Боткина для лечения туберкулёза спас его от этого. Через год, в 1851 году, сын Фонвизиных Дмитрий скончался от туберкулёза.
Когда Ф.М. Достоевский и С.Ф. Дуров после шести дней пребывания в тобольской тюрьме выезжали из города под стражей – ихвезли в Омский каторжный острог, две женщины поджидали экипажи на омской дороге: Наталья Дмитриевьа Фонвизина и близкий друг семьи Фонвизиных - Мария Дмитриевна Францева.
Позднее М.Д. Францева вспоминала:
«Узнав о дне их отправления, мы с Натальей Дмитриевной выехали проводить их по дороге, ведущей в Омск, за Иртыш, вёрст за семь от Тобольска. Мороз стоял страшный. Отправившись в своих санях пораньше, чтоб не пропустить проезжающих узников, мы заранее вышли из экипажа и нарочно ушли с версту вперёд по дороге, чтоб не сделать кучера свидетелем нашего с ними прощания; тем более что я должна была ещё тайно дать жандарму письмо для передачи в Омске хорошему своему знакомому, подполковнику Ждан-Пушкину, в котором просила его принять участие в Достоевском и Дурове.
Долго нам пришлось прождать запоздалых путников; не помню, что задержало их отправку, и 30-градусный мороз порядочно начинал нас пробирать в открытом поле. Прислушиваясь беспрестанно к малейшему шороху и звуку, мы ходили взад и вперёд, согревая ноги и мучаясь неизвестностью, чему приписать их замедление.
Наконец, мы услышали отдалённые звуки колокольчиков. Вскоре из-за опушки леса показалась тройка с жандармом и седоком, за ней другая; мы вышли на дорогу и, когда они поравнялись с нами, махнули жандармам остановиться, о чем уговорились с ними заранее. Из кошев (сибирский зимний экипаж) выскочили Достоевский и Дуров < «выскочить» арестанты могли лишь с трудом - оба были в кандалах>.
Мы наскоро с ними простились, боясь, чтобы кто-нибудь из проезжающих не застал нас с ними, и успели только им сказать, чтобы они не теряли бодрости духа, что о них и там будут заботиться добрые люди. Я отдала приготовленное письмо к Ждан-Пушкину жандарму, которое он аккуратно и доставил ему в Омске.
Они снова уселись в свои кошевы, ямщик ударил по лошадям, и тройки помчали их в непроглядную даль горькой их участи. Когда замер последний звук колокольчиков, мы, отыскав наши сани, возвратились чуть не окоченевшие от холода домой».